Свидание
+ + +
Ушла охотничья полусотня разъездом от батальона вперед. За командира Алексей Беме. Задача поставлена простая: выдвинуться на десять верст авангардом, до села Коптелки, провести разведку, вернуться назад.
По слухам, откатилась на Коптелки банда атамана Перхурчика. Если все еще там стоит, то в бой не ввязываться. У банды десятка три тачанок, две пушки, триста шашек. У поручика Беме в наличии тридцать восемь клинков, включая его собственную сабельку.
Солнышко поднималось. Холмы, поросшие сухой травой, окрашивало в нестерпимо розовый, какой-то фантастический цвет. Всякий раз, когда уходит разъезд или походная застава от нашего батальона, становится почему-то одиноко и тоскливо. А вдруг? Но это война. Успокаиваешь себя таким объяснением, хотя оно ничего не объясняет.
Своих охотников поручик Беме разделил на две группы. Одна пошла левым склоном, вдоль пыльного шляха. Другая, вместе с ним во главе, чуть поодаль, правым склоном, выезжая во фланговые малые разъезды на полверсты-версту.
Около сельца Хомина соединились группы. Хорунжий Левашов доложил, что в Хомине тихо, бандитов нет. Что жители говорят, и в Коптелках нет. Но кто ж поручится?
Посмотрел вокруг Беме. Сельцо как сельцо. Главная улица Хомина пыльная, с почтовой конторой, с закрытым шинком, с непросыхающей лужей перед шинком, с маленькой церковкой, с вишенниками, с хатами не то чтобы богатыми, но и не бедными, кое-где железом крыты, кое-где дранкой, и только те, что на отшибе, - соломой.
Посмотрел и далее Беме. Лесок в трех верстах. Видать, оттуда лес возят хоминцы, да дранку щеплют, да жердями хозяйство от хозяйства огораживают. Домовладельцы, понимаешь ли.
Шлях тянется вдоль бескрайнего поля с подсолнухами, дальше сворачивает через сенокосный луг и в лесочек уходит.
- Кто сказал, что в Коптелках нет бандитов?
- Да девка одна, вон в той хате, под зеленой крышей...
Подъехали охотники к хате. С первого взгляду поняли: крепкое хозяйство. Крыша под железом, плетень поправлен, ворота заперты, но с высоты коня легко заметить хозяйственные постройки на дворе, сенник с высокой крышей, справный хлев, издающий сытое хрюкание, тарантас под навесом, дальше огород, ряды лука зеленого, помидорные кусты, тыквы лежат, зреют, еще какой-то овощ, за воротами собака лает, добро от чужих охраняет. Дальним краем идет хозяйство по берегу пруда. В пруду утки плавают. На той стороне высокие и густые кусты.
Навстречу старик вышел. Глаза -- лунки слепые. Седые лохмы от ветерка развеваются. На старике широкие штаны, мягкие сапожки, купеческая поддевка. На голове драный брыль, шляпа соломенная. Повернул голову, будто видит что.
- Кто такие?
Грубо прозвучал вопрос. Не боится дед смерти. Видать много чего посмотрел в своей жизни, пока не ослеп.
- Эскадрон Добровольческой армии! - ответил Беме.
Дед ухмыльнулся.
- Эскадрон? Милок, у тебя и четырех десятков конников не наберется!
- Что, все видишь, дед?
- Нет, охвицерик, слышу!
Охотники переглянулись. Много чудес и они повидали. Сбивали из карабинов матросов, скачущих на верблюдах. Ловили китайцев, которые кашу палочками ели, а ложки прятали по карманам, а также американцев в круглых очках, которые из труб огнем живых людей пожигали.
Видали пьяных девок, палящих из маузеров по окнам хат. Когда тех девок словили да в сарай заперли, они такой матерщиной поливали, что те же одесские биндюжники со стыда провалились бы. Зато протрезвев да услышав, что за стрельбу из маузеров поведут их на военно-полевой суд, такой жалобно-неистовый вой подняли, аж генерала Х-ского слеза прошибла.
В другой раз, было дело, вытрясли латышского комиссара из его кожаного пальто. А в пальто, под подкладкой, обнаружили... молитву на немецком языке. Прочитали молитву: рыцарь Тевтонского ордена Бруно Гугнивый упрашивает Богоматерь о даровании ему силы против огня, меча, воды и колдовских заговоров. Такие вот “атеисты” оказались на службе у безбожной власти!
В общем, не вчера родились охотники. Но чтобы кто-то с такой точностью пересчитал их по топоту коней, такого еще не бывало.
Алексей Беме в диспут со стариком вступать не стал. Спросил:
- Говорят, отец, в Коптелках бандиты засели!
- А где они не засели? - с ехидцей ответил дед. - В Москве, в Питере, да и в Ростове с Армавиром...
- Ты, дед, тут агитацию не разводи! - это вступил Легкостаев. - Ростов и Армавир наши...
- Ваши, ваши, казачок!
- Откуда знаешь, что я -- казак? - насторожился Легкостаев.
- Кхе-хе-хе, казачок. Это ж и коза Машка поймет, вон она, на привязи. Ты только рот открыл, а я знаю, что ты казацкого роду-племени!
Такой въедливый и упорный старик оказался.
А тут и девка вышла.
- Дiду, чого-то вы тут?
Глянул Алеша Беме на девку. Какая ж это “девка”? Княжна как есть. Губы алые, глазищи -- карие, огнем полыхают, бровь соболья высокая, лоб высокий, чистый, в лице благородная строгость. А стоит-то как! В юбках плисовых, в кофточке на подложных плечиках, с пуговочками перламутровыми, в туфельках желтых, легких. Да не в туфельках дело, а то как носят эти туфельки, как они ступни обнимают. Ах, из-за таких девушек в былые времена юнкера стрелялись. Старшие офицеры рассказывали, было дело, за взгляд мимолетный, за легкий поцелуй украдкой, за вздох стесненный загорались молодчики...
- Мои ребята докладывали, - начал Алеша Беме, - будто вы им сказали...
- Шо ж я казала вашим хлопцям, поручик?
В карих глазищах словно бы насмешка.
- Что в Коптелках... бандиты... то есть...
- А вы их бiлше слухайте, поручик, - засмеялась красавица и со своей малороссийской мовы перешла на чистый русский язык. - Вы же поручик? Я верно ваши звездочки определила?
Повернулась к деду, подхватила его под хрупкий острый локоть.
- Підем до хати, діду. Що з ними, вояками, ляси точити?
- И то верно, Сашок!
Алешу Беме будто оглоблей под вздох ткнули. Сашок! Сашенька! Александра, значит. В седле покачнулся. Легкостаев рядом оказался, незаметно поправил командира. У Беме в глазах горизонт плывет. То вправо, то влево. Будто на палубе корабля в синем море-океане оказался. Море волнуется, корабль бултыхается, палуба кренится. Жеребец под Беме храпит, хозяина не понимает. Это что за чудо? Вроде нет ни стрельбы, ни взрывов, а чего ж тогда хозяина мотает из стороны в сторону?
Едва совладал Алеша с собой. Тряхнул головой, выпрямился в седле. На свой белый крестик эмалевый посмотрел. Этого Георгия получил он за славное дело в 1916 году, будучи еще вольноопределяющимся.
- Добро же, княжна-девица! - пробормотал сам себе под нос. Потом к Легкостаеву: - Чего ты меня подтыкиваешь, казак?
- Да я так, господин поручик... Прикажете на Коптелки идти?
- Айда, ребята! Даже если там сидит этот Перхурчик, так мы из него душу выбьем!
Гикнули охотники. Поскакали. Сначала на рысях, все так же двумя группами. Потом, не видя признаков бандитов, объединились. Въехали в село уже спокойно. Остальному батальону дали знать, что все тихо. Можно дальше двигаться. Наш Офицерский двинулся. Заскрипели тележные колеса, закряхтели ездовые, ударили сапогами господа офицеры да юнкера по пыльному большаку. Первым еще ничего, а вот кто там позади, тем пыли поглотать пришлось вдоволь.
Стали на дневку. Коптелки селом было тароватым, даже побогаче, чем Хомин. Жители, правда, почему-то смотрели на нас с подозрением. Не хотели пускать на дворы, а если и пускали, то сразу оговаривали, что провианта у них никакого. Что ж, на нет и суда нет. Значит, ни хлеба, ни сена, ни пива домашнего?
Смотрел хозяин, из русских переселенцев, своими махонькими заспанными глазками.
- Нетути, ваш-бродие! Одне наедут, требуют, весь овес повычерпали, лук да моркву на огороде подергали... Другие наедут, этим и вообще не перечь. Картоху из погреба перетаскали, да на бочку с прошлогодней квашенкой напали, все подмели-пожрали, экие проглоты! Третьи и вообще -- и-их!.. А тут и вы как ниоткуда...
Но вот же чудеса, нашим батарейцам почему-то сразу удается расположить к себе хозяев. Вдруг истошный визг кабанчика, потом визг стихает. Из-за плетня в проулке тянет жженной шерстью. Ясно -- свежуют и коптят теперь. А хозяйка почему-то счастливая да щечки у нее в ямочках. Да на бывалого фейреверкера Чусовских взгляды кидает. А тот, эдак геройски подбоченясь, отдает номерам распоряжения, с какого боку подсмолить еще, да как кишки промыть, чтобы колбасы кровяной наделать, да что с потрохами...
Скоро весь батальон размещен по квартирам, сыт, а кое-кто успел и выпить. Все от “благодарного населения”.
Алеша Беме тенью ходит. От штаба к ротам, от артиллеристов в обоз, от охотников к штабу. Придет, сядет в уголочке.
- Ничего, Иван Аристархович, я тут у вас посижу? Жарко на дворе, печет, прямо-таки.
- Ребята в речке купаются, Алеша, сходил бы и ты...
- Да нет, мне еще надо посты проверить. А что, господин штабс-капитан, думаете, прибьем мы этого Жилу?
- Прибьем, Алеша! Слишком задрался он. Да и Махно прибьем...
- Слыхал я, что Махно с красными стакнулся. Ребята из штаба дивизии сказывали, что от красных у него даже бывшие штаб-офицеры служат.
Это была сущая правда. Я тоже проведал такое от нашего главного дивизионного контрразведчика, полковника Колобасова. Разогнали удальцы Шкуро бандитов. Рассеялись они по всей Украине как плевелы. Теперь же большевики задумали укрепить “армию” Махно. Послали множество пулеметов, дали орудия с огромным запасом снарядов, а главное, направили в нее мобилизованных офицеров.
Но мы, пехотинцы, в такие высоты военной политики не забираемся. Для нас все просто. Был приказ драться, мы дрались. Был дан приказ после изнуряющих боев отвести батальон. Мы отошли. Потом получен другой приказ: помочь тыловым частям справиться с бандами. Мы помогаем.
Как правило, банды против регулярных войск не стоят. Разбегаются тараканами и прячутся. Уже и Зеленый, и Перхурчик с их вооруженным сбродом на собственной шкуре испытали, что такое Офицерский батальон. Теперь вот Жилу надо угомонить. Сам Жила мелкотравчатая фигура. Но поддерживают его местные. Гуляют в этих краях какой-то Слепень да какой-то Бочкарев. Разведка у них поставлена -- нам бы такую. Налетами беспокоят наши гарнизоны. Нападают на отдельные группы; случается, атакуют тыловые обозы, захватывают подводы с хлебом.
- Да, хотел сказать вам, Иван Аристархович, - отвел глаза в сторону Беме. - Хочу в отлучку съездить, с Легкостаевым. Чтоб вы знали...
Батальон отдыхает в Коптелках. Я не имею ничего против.
- Далеко собрался, Алеша?
- Да нет, - мнется он. - Тут рядом.
- Приглянулся тебе кто? - догадываюсь я.
Алеша вспыхивает до самых ушей.
- Ладно-ладно. Дело молодое. Смотри, осторожней только, - предупреждаю я. - Не дай Бог, какой-нибудь Слепень выпрыгнет!
От Коптелок до Хомина всего верст пять. Проскочили их добры молодцы в какие-то минуты. Снова гарцуют посреди пыльной улицы, на палисадники поглядывая, перезрелые вишни с веток срывая, рукой помахивая белоголовым ребятишкам, фуражки приподнимая перед стариком и старухой, что вышли за ворота. Алеша Беме да казачий урядник Легкостаев. Сдружились они за месяцы походов и боев. Друг другу тайны поверяют.
Проехали раз мимо дома с крашеной железной крышей. Собака брешет, но никто не выходит. Проехали вторично, уже в другую сторону. Опять прежнего старика-язву заметили. Стоит на высоком крылечке, пустые лунки глаз к солнцу поворотил.
- Здоровы были, старик! - обратился Легкостаев. - Помнишь нас?
- С ума еще не выжил, - проскрипел тот. - А что, никак охвицерик-то при тебе, казачок?
Поглядел Легкостаев на Алешу Беме. Еще коней по копытному топоту посчитать -- ладно. Но как угадал, кто рядом?
- По дыханию его чую, что здесь, - качнул старик головой.
- Да, отец, мы тут за делом проезжали, - подал голос Беме. - По старой памяти завернули...
- Ныне завернули, теперь продолжайте свой путь, - сказал старик и вошел в дом.
Покачали головами добровольцы. Н-да-с, дед с норовом. А что поделать? На ходу так и не придумаешь, зачем назад из Коптелок вернулись.
Еще и еще раз оглядели с высоты коней двор. Огородные грядки те же, тарантаса нет. Что ж, нет так нет.
Тронулись. Вдруг им навстречу парой запряженная коляска. На облучке парнишка, в коляске две барышни. Обе в шляпках, в светлых легких платьях. От солнышка зонтиками прикрываются. Зонтики в оборочках. Таким миром и светом пахнуло. Словно и не было ни Большой войны, ни кровопролитной драки с этими интернационалистами и большевиками. Присмотрелись оба. Так и есть, Сашенька в палевой шляпке. Рядом с нею незнакомая молодая женщина в розовой.
Остановились добровольцы. Дождались, пока коляска с ними поравняется. Поздоровались, завели разговор. Сашенька сразу узнала Алешу Беме, засмеялась, ослепив белизной зубов.
- Никак опять заблудились, господин поручик? Или с разведкой?
Вторая красотка тоже засмеялась. Глаза зеленые на Легкостаева. Тот сразу подтянулся, с высоты коня приосанился, голову картинно повернул, фуражку как бы невзначай на бок сбил, чуб смоляной выпуская.
Оказалось, что ездила Александра на станцию встречать свою кузину. Давно намеревались встретиться. Да все не получалось. Приехала Анастасия Михайловна из Мариуполя, утренним поездом.
- Как же вы не побоялись в такую даль одна? - спросил Легкостаев.
- А что бояться? - слегка щурясь зеленым глазом, отвечала она. - От Мариуполя до этих мест ваши везде стоят. Разве ж они допустят какое безобразие? А здесь Сашенька...
Еще о том, о сем побалакали. Поулыбались друг другу. Заодно как бы случайно проговорились, что назавтра, в воскресный день будут обе в Коптелках, там церковь побольше и служба поторжественней, многолюдней. Да к тому же, очевидно, офицеры батальона очевидно будут присутствовать...
Всю вторую половину дня Алеша Беме кружился как пчелка. Хозяйке, у которой он остановился, заказал форму его выстирать да прорехи зашить. Заплатил катушками черных и белых ниток, которые оказались дороже и “керенок”, и наших “колокольчиков”. Ездовой Куманько в это время жеребчика его на речке мыл и скреб, хвост и гриву расчесывал. Сам же Алеша к батальонному брадобрею унтеру Цветкову:
- Цветков, ты похвалялся, что знаешь аглицкие и парижские стрижки... Показывай свой искусство. Плачу серебряным рублем!
Цветков у нас был батальонной реликвией. Даже будем разгромлены на голову, но наш батальонный значок, золотой парчой вышитый, наш денежный железный ящик, нашу серебряную батальонную братину, а также унтера Цветкова вынесем из любого ада.
Все эти месяцы единственной обязаностью его было щелкать и щелкать своею машинкой, лязгать и лязгать ножницами. Скажем, многим офицерам и нижним чинам и обыкновенного “ноля” было достаточно. Мне, например, перед кем казаться? Или тому же Кулебякину? Наш подполковник Волховской стригся всегда “под бобрик”, тоже без особых вычурностей.
Но, к примеру, капитан Сергиевский занимал Цветкова на целый день. Голову вымыть и постричь особым модным фасоном. Бакенбарды подровнять, сделать острее или напротив округлее, в зависимости от прихоти и настроя заказчика. Волосы из ушей и ноздрей повыдергивать. Щеки и подбородок чисто выбрить, но не просто выбрить, а с горячим полотенцем, с массажем, с умащением каким-то особым бальзамом.
На следующее утро, ни свет ни заря, Алеша Беме был уже на площади у церкви. Стрижка -- лорд Бинхэмптон позавидует. Вычищенный и выглаженный мундир как влитой. На нем светится белый крестик Георгия. Сапоги блеском горят. Прошелся, шпорами побрякивая, плечи расправя, пружинистым шагом -- все коптелковские девки и молодухи на него так и загляделись. Экий красавчик!
А вот и хоминские барышни подъехали на шарабане. Тоже платья сменили, надели нарядные, пышные, с рюшечками, с воланами. Шляпки лентами перевязаны. По плечам -- легкие шали узорчатые. Так чтобы и локотки с ямочками прикрыть, но и руки обнаженные оставить.
Урядник Легкостаев тут как тут. Руку подает зеленоглазой Анастасии Михайловне. Алеша не отстает. С другой стороны приветствует Сашеньку, и она вспыхивает как маков цвет, говорит ему что-то задорное, а в глазах – тепло.
В церкви они стояли по разные стороны, но так, чтобы видеть друг друга. А после “Отче наш” все четверо осторожно выскользнули. Тем не менее, присутствующие это заметили. Офицеры переглянулись, перемигнулись, слегка кашлянули. Сухонький священник нахмурился было, но снова отдался молитвам, Господу славу возсылая. А девки и кумушки стали перешептываться...
В тот воскресный день уехали все четверо, точнее, с парнишкой-возницей, впятером, на берег реки. Там офицеры лошадей стреножили и пустили на лужок. Сами свои седельные сумки раскрыли, подоставали всяких вкусностей: французского шоколаду, бутылку мадеры, крабовые консервы. Все выжулили у нашего полковника Саввича, который отказать Алеше Беме никак не мог.
Да и барышни оказались запасливые. Из корзинки, что стояла в шарабане, достали домашней колбасы, копченого сала, зелени разной, хлеба свежеиспеченного. Даже бутылку горилки, самогона чистейшего.
- Вот это по-нашему! - прикрякнул Легкостаев. - А можно у вас поинтересоваться, Анастасия Михайловна, как вы так спознали, что казаку в жизни любо?
- Разве ж это трудно, господин казак? Где ж видано, чтоб настоящий донец да горилку не уважал?
И начали они с маленьких стаканчиков да заедать салом и крабовым мясом. Да охмелев, стали друг другу загадки загадывать, с отгадками временить. Улыбкой поощрять, рукой нечаянно руки касаться. Да смеяться над милыми глупостями. Получился, можно сказать, у них веселый и хмельной пикник.
Анастасия Михайловна все подзадоривала нашего “козачэньку”, потом поднялись вдвоем и скрылись в густых кустах, сказав, что хотят на реку посмотреть.
Конечно, все поняли и Сашенька, и Алеша Беме. Но таких вольностей себе позволить не могли. Продолжали беседу. О том, о сем. Рассказывал Алеша о своих охотниках, об удалых рейдах с ними. Потом о Большой войне. О том, как в бою против австрийцев были убиты ротный и взводный, и как повел он взвод пластунов, был ранен, но захватил две пушки. За это был награжден. И нет в мире ничего дороже для него, как этот солдатский Георгиевский крестик.
Сашенька рассказывала, что училась в женской гимназии, в Елисаветграде. А слепой старик -- это ее дед, отец матери. Глаза ему выкололи турки, когда захватили под Плевной. Потом русское правительство выкупало их, пленных, из Стамбула. Золотом платило. Почти семьдесят лет деду Григорию, а слух у него преотменный, слышит, как мышь по утрам умывается, как вода в колодце прибывает, как почки на деревьях по весне лопаются. Живет он тут до поры до времени, все назад хочет, в Елец свой. Но там сейчас красные, продотряды, агитаторы, комбеды и каратели.
Парнишка-возница все бродил вокруг. Налили и ему стаканчик самогона. Он выпил, по-взрослому засопел, закусил стрелкой лука и крабовым мясом на хлебе. Потом ушел в шарабан, спать под ласковым солнышком.
Наконец, осмелился Алеша. После третьего стаканчика самогона, прильнул губами к руке Сашеньки. Она снова вся вспыхнула, как там, у церкви. Но руку не отняла. Другой рукой по ржаным, шелковым волосам Алеши провела.
А немного спустя и Анастасия Михайловна с Легкостаевым от реки поднялись, из-за кустов показались. Возбужденно-радостные, накинулись на еду, допили горилку, мадеру ополовинили. Шоколад пошел вприкусочку. Зеленые глаза Анастасии Михайловны темно и колдовски мерцали. Легкостаев крутил свой ус и словно бы невзначай брал ее за плечи.
К вечеру проводили молодцы своих подруг сердечных. Сами вернулись в расположение батальона. Легкостаев -- спать. Алеша Беме -- ко мне, на вечерний чай. Вдруг прорвало его. Где тот бесшабашный смельчак, любимец Вики Крестовского? Оказался наш Беме нежным мальчиком, заговорил о Сашеньке, краснел, опускал глаза, пил чай, злился на себя, что не был настойчивым, спрашивал у меня, а можно ли быть настойчивым в такой ситуации, это же не под огнем стоять, не в атаку лететь!..
Уже поздно вечером поднялся он. Поблагодарил за чай и дружескую беседу. Попросил, чтобы я ничего не рассказывал Вике Крестовскому, его начальнику.
Мы простояли в Коптелках две недели. Очевидно, Алеша виделся с Сашенькой каждый день. Потому что часто его нигде не могли найти. Вика сердился, обещал упечь его “на гауптвахту”. Я отвечал, что в полевых условиях нам будет трудно таковую сыскать. И успокаивал, что отсутствует Алексей Беме с моего ведома.
Наши разведчики и стрелки часто навещали Хомин. Неподалеку от сельца обнаружился хутор, на котором было вдоволь молока и пекли какой-то особый хлеб. Хуторяне и хоминцы продавали свои излишки за натуральные товары: за шинели, за ремни, за сбрую, за второго срока сапоги, за шапки, в общем за все, что обычно таскают за собой в обозе, не решаясь выбросить, но и не зная, куда девать.
Там же, на хуторе, нашим сообщили тревожную весть. Что в окрестностях ходит небольшой, но очень хорошо вооруженный отряд. Бандиты прекрасно осведомлены, что мы стоим в Коптелках и сколько нас. До поры до времени скрываются в лесочках да в соседних селах под видом мирных селян. Но надо же знать эту вольницу!
В самих Коптелках староста убеждал нас, что все это вранье. Что никаких “махновців туточки не було”. Что партизаны если и держат по хатам винтовки, так это для отпора красным. Что “уся громада радіе” нашему присутствию в Коптелках.
И все-таки тревога не оставляла нас. Не могу сказать определенно, почему. Только чудилось, что неспроста такое затишье. Где-то же гуляет Жила. Куда-то же ездят по ночам “мирные селяне”. Остановят такого наши часовые, а он: “Та до кума іду, нехай моєї горілки попробуе!” На телеге же не только бутыль с горилкой, там свежий пахучий каравай, копченый свиной окорок, корзина помидор. А если говорить в целом, так Махно с Калашниковым набрали такую силу, что с фронта стали отзывать не роты и батальоны, а целые полки и дивизии.
Вечером в пятницу был получен приказ: поутру начать выдвижение на станцию Брасово. Передали распоряжения ротным командирам, батарейцам и по взводам.
Ночью ко мне заскочил Крестовский:
- Куда подевался этот каналья Беме? Опять у своей кареглазой? Догуляется же, изловят его махновцы...
Оказалось, тоже кое-что прознал. Если б не прознал, какой же из него начальник батальонной разведки?
А поручик Беме в это время, разумеется, был в Хомине. Как только услышал, что нам приказ выступать, так на коня -- и туда. Легкостаев с ним. Тоже надо было попрощаться со своей любушкой-голубушкой. Когда-то вновь встретятся?
Было у них там укромное место, возле пруда, в рощице. Там коней привязали. Алеша к дому старого Григория, по едва приметной тропинке. Легкостаев ждет в уделанном гнездышке, сюда и сено загодя принесено, и шинель поверху брошена, а сверху покрыта попоной. Через четверть часа по бережку пруда спешит-торопится к нему Анастасия Михайловна.
- А где мой Беме?
- Сашенька с ним. Старый уснул, а они во флигельке... Я же к тебе!
Коротки летние ночи. Едва сверчки протренчат свою вечернюю песенку, едва замолкнут лягушки на пруду, едва последняя звездочка зажжется на небе, как вдруг начинает светлеть на востоке. И начинают звезды гаснуть, и сереет небо, и занимается зорька, и легкий ветерок рябью бежит по воде.
И спится в такую ночь, после жарких объятий, легко и вольготно.
Только вдруг что-то толкнуло казака. Вскочил с расстеленной попоны. Раздвинул ветви. Стал всматриваться в предутреннюю серую мглу. Никак по шляху вооруженные люди едут. Точно. Так и есть, едут. Беззвучно, точно призраки в ночи, движутся. И прямо к дому старого Григория, где Сашенька с Алешей Беме.
- Что, милый?
- Бандиты!
- Где?
- К дому заворачивают! Ох, Алешка, ой, пропал...
Привычным глазом насчитал Легкостаев не меньше дюжины подвод. На некоторых пулеметы установлены. Да всадников человек сорок. Все с винтовками. Пес забрехал. Ему отозвались другие.
Поднялась с ложа Анастасия Михайловна. Заговорила вдруг властным голосом:
- Знаю я этих людей. То Саши батько родной со своими хлопцами!
- Родной батька? Он что ж, бандит?
- Хозяин он здесь в округе всей, - покачала головой Анастасия Михайловна. - Потому и нет никаких нападений... Ты вот что, милый, ты до своих скоренько поезжай. Зови их сюда. А я до дому...
И побежала, как есть босая, по предутренней росе.
Мне потом уже Алеша все рассказал, опуская, разумеется, всю романтическую часть. Под утро вдруг зашептала ему в ухо Сашенька:
- Алеша, коханий, ховайся! Бо ж піймають тебе! Ліпше мені рученьки на себе наложити!
Сон как рукой сняло.
- Что случилось?
- Сюди, наверх, по жердині на сіновал біжи!
И такое в голосе Сашеньки прозвенело, что думать было нечего. Он одежду и сапоги в охапку, ремень с кобурой через плечо, по лестничке наверх, по бревенчатым перекрытиям к сеновалу перебирается. По пути лбом в балку-перекрытие вбился, чуть не сверзнулся вниз. Сам себя корит: ах ты ж, олух! Будет тебе, поручик Беме, сейчас и любовь, и ласка, и последний поцелуй!
На дворе уже храп лошадиный, скрип колесный, тихие мужские переговоры. Ворота настежь отворены. Въезжают вооруженные. Старый Григорий вышел на крылечко. Скрипучим голосом вопрошал:
- Хто? Ты что ль, Семен?
- Никак не признав, старый? Али слуха свово лишився? Где Александра?
- Как где? В спаленке своей. Ты потише, не шуми, не то разбудишь дите!
- Белых-красных в селе нет?
- Белые в Коптелках, вас дожидаются.
- Это нам ведомо. А ты шо ж, усе воюешь?
- Так то ж как? Воюю. Со сверчками да с мухами!
- Нэ журись, старый, примай моих хлопцив!
Алеша до сена добрался, с головой в него зарылся. Наган свой взвел, держит на прицеле лесенку, что с извне на сеновал ведет. Через щели в жердях наблюдает, что внизу происходит. А там, как он слышит, отряд немалый. Кричать не кричат, но переговариваются вольно, по-хозяйски. Знамо дело, к себе домой приехали. Стали воду из колодца черпать, коней поить. Другие зашли в сенник, нагребли овса из мешков в ведра. Третьи отдают приказания четвертым, где разместиться.
Вдруг увидел, как со стороны огорода в сенник женская фигура проскользнула. Зеленоглазая вернулась. В дверь торкнулась. Дверь ведет на кухню. А там старик, дед Сашенькин:
- Ты откуда, шалапутая?
- Не кричи, Григорий Степанович, а то сам никогда молодым не был?
- Ой, девка, ой, чертовка! Накличешь ты беду на свою голову!
Но Анастасию впустил. Сам же из двери вышел на сенник. Как раз один из вооруженных заглянул:
- Дед, где тут овес? Командир велел еще взять...
- Раз велено, возьми... У самого входа мешок должон быть.
Бандит стал нагребать из мешка. Старик остался в сеннике. Стоял и слушал. Потом голову кверху поднял. В утренней синеве почудилось Алеше, что старик словно бы покивал. Может, и не покивал, но проскрипел:
- Мышь вороватый дышит, старик хоть слепой, да слышит!
Бандит, что нагребал из куля, остановился, грубым голосом спросил:
- Чего, старый, ворчишь?
Алеша Беме и замер, судорожно стискивая рукоятку нагана.
- Что ворчу? Хозяин нанял меня ворчать. Вот харчи свои отрабатываю. Чтобы такие, как ты, удальцы объедалой не кликали.
- Экий ты дед, въедливый!
- Мать меня рожала, тебя спросить позабыла, каким меня сделать...
Беме чуть не закашлялся от ершистости стариковой.
Потом услышал Сашенькин голос.
- Тату, а чого ж нэ прийхалы вчора?
- Так офіцерье в Коптелках стоiть, донько. Прийди до мене, я за тобою дуже соскучився. Ох, гарна дівчина, хлопці кажуть, в церкві була. Офіцери, мабудь, голови поскручували.
- Та кому я потрібна, тату!
- Ой, не кажи! Мати твоя така ж ясноока була!
И вдруг совсем другим сиплым командирским тоном:
- Петро! Ти охорону виставив? На шляху вистав тачанку! Тай щоб не спати, чорти! Поiли, коней накормили, напоiли та й далі в путь – поiхали!
Затих Алеша. Сам ни жив, ни мертв. Только наблюдает, как входят и выходят бандиты в сенник, как еще два раза зашел дед Григорий. Зорька все разгорается. Уже и солнышко пустило лучи свои алые через стену. Теперь, при свете, видно: знает слепой дед несомненно, кто прячется на сеновале. Знал с самого начала. Знал уже в тот миг, когда ловкой кошкой метнулся Алеша к окну, поскребся в него, а Сашенька отворила створки...
А выдаст в последний момент?
Ой, да как по шейке, ой вокруг да белой, ой да туго петелька свернулась...
В сарай вошел и сам командир. Увидел Алексей его крупную фигуру. Плечи саженные, грудь широкая, шея сильная. Остановился в двери, осмотрел все, словно что-то подыскивая.
Сухо у Беме во рту. Не то от пыли сенной, не то от ожидания расправы. Дорого собрался отдать свою жизнь. Но как же стрелять по EЁ отцу?
А потом издалека затакал пулемет. Развернулся командир, рыкнул что-то.
Бандиты сразу зашевелились. По отрывистым фразам, что доносились до поручика, понял он, что бой принимать они не намерены. Хотят мирно разойтись с батальоном. А батальон, скорее всего, идет ему на выручку. Если не все три роты, то уж охотники Крестовского летят во весь опор.
- Григорій Степановичу! Біла конниця! - прокричал кто-то в подтверждение.
- Ясько, вистав ще одну тачанку, і тримай поки не відійдемо!
Кто-то гикнул, хлестнув лошадей. Бандиты стали быстро выбираться из Хомина. Потом очереди из пулемета участились, сопровождаемые ружейным огнем. Наконец, все стихло.
Еще через четверть часа охотники рыскали по хатам, рота стрелков входила в сельцо. Мы ожидали самое худшее. Махновцы с нашими офицерам расправлялись не менее жестоко, чем красные. Да еще Легкостаев, примчавшись на взмыленном жеребце всех перепугал. Закричал, словно оглашенный: “Пропал Беме! Бандитский “батько” застукал его с собственной дочкой!”
И получаса не прошло, как шла полусотня охотников к Хомину мощным аллюром, карабины наготове, за Алешку готовы самому Махне клок волос вырвать. Попали под пулеметный огонь, рассеклись на две части. Дали кругаля, снова навалились. Правда, никого на взгорочке уже не было.
Теперь же обыскивали мы этот Хомин.
Увидев поручика Беме, выходящего из ворот, всего в сенных палочках, капитан Крестовский сначала засмеялся счастливо, потом закричал гневно:
- Беме! Сдать оружие! На гауптвахту, в колодки, в кандалы, на хлеб и воду!..
И прибавил еще множество таких слов, которые не принято писать на бумаге.
На станции Брасово мы грузились в вагоны. Наш отдых кончился. Офицеры занимали места, располагались, кто как мог. На дощатой платформе были немногие провожающие. С фейерверкером Чусовских пришла щекастая бабенка в цветастом платке. Она смутно улыбалась, словно бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.
Было еще две или три особы, неизвестно каким образом спознавшиеся с нашим братом-офицером. Одна, в городском мещанском жакете, что-то сердито выговаривала прапорщику Зарембскому. А он отводил глаза, щипал свой ус и пожимал плечами.
Мой денщик Матвеич перенес наши общие с ним пожитки из подводы в вагон. Снова вышел, сходил к водоразборной колонке, набрал ведро. Потом еще раз соскочил на платформу, прошелся до края ее, собрал дощечки от разбитых бочек и ящиков:
- Цяйкю-то захоцца... Оно, в путе-дороге, как ладно-то, цяйкю попить!
Солнце заходило. Оно окрасило запад в ярко-карминный неувядающий цвет. Плоские облака отсвечивали исподнизу. Отчего-то захотелось запомнить вот это небо, этот закат, эту суету батальона, готовящегося к отъезду.
Ездовые, конюхи, возницы вводили коней. Артиллеристы втягивали свои пушки и гаубицы, грузили снаряды, заталкивали наверх по дощатым сходням зарядные ящики. Пулеметчики, разобрав свои пулеметы, подавали их в вагоны. Полковник Саввич, покраснев и вспотев от натуги, раздавал приказания. Наш командир стоял рядом с начальником станции и наблюдал за происходящим.
Да нет. Точнее выразиться, мы все перевели свои взгляды с неба на поручика Беме и на барышню в сером дорожном платье. Она приехала на станцию, быстро пошла вдоль эшелона. Алеша увидел ее, выпрыгнул из вагона наземь. Потом они стояли, держась за руки и ничего не замечая.
- Ты вернешься? Скажи, ты вернешься за мной?
Ее глаза были опухшие от слез. Но даже такие они были еще более прекрасны.
- Да, я вернусь.
- Ты не погибнешь, ты не будешь ранен, ты не попадешь в плен, - перечисляла она, вцепившись ладонями в его запястья. - Ты вернешься... Ты слышишь?
Он улыбнулся. Он знал, что такое война.
Солнце садилось.
- Конечно, вернусь. И мы поженимся, Сашок!
- И ты не обманешь меня?
Он покачал головой.
- Нет, Сашенька. Я не умею обманывать.
Он отнял свои руки от нее. И стал отцеплять свой Георгиевский крестик.
- Нет у меня ничего более дорогого, чем этот Георгий, - говорил он, отцепляя его, потом вложил ей в ладошку. - Вот за ним я к тебе и приеду...
Она зажала белый эмалевый крестик в руке. И замолчала, будто застыла неживой статуей.
Начальник станции брякнул в колокол. Паровоз густо обдал паром, завращал большими красными колесами. Вагоны дернулись, лязгнули сцеплениями, двинулись. Алексей Беме поцеловал ее в помертвевшие губы.
- Не потеряй его, Сашенька, слышишь? Я приеду за ним обязательно!
И запрыгнул на подножку.
Больше в тех краях мы не бывали.