К очередной
годовщине
выдачи
казаков Сталину
1 іюня (н.ст.)
1945 года въ
районѣ
австрійскаго
города Лiенцъ
англійскими войсками
была
проведена карательная
операція
противъ
безоружныхъ
казаковъ и членовъ
ихъ семей, которые
были
насильственно
выданы сталинскимъ
палачамъ изъ
НКВД-МГБ на
расправу и
смерть.
Большинство выданныхъ
казаковъ
впослѣдствіи
были разстрѣляны, изморены
голодомъ, замучены
на непосильныхъ
работахъ и
умерщвлены иными
способами въ
лагеряхъ и тюрьмахъ
«нашей совѣтской Родины»,
каковую иная
мразь изъ нынѣшнихъ
такъ
называемыхъ
«казаковъ» и «русскихъ
патріотовъ» не
устаетъ восхвалять
устно,
письменно и
печатно.
Выдача въ
Лiенцѣ была не
единственной,
не первой и
не послѣдней выдачей
русскихъ людей,
поднявшихся съ
оружіемъ въ
рукахъ за
свою
истинную
Родину-Россію
противъ жидовской
«Родины»
Ленина-Сталина,
но она стала сѵмволомъ
трагедіи
Русскаго
Освободительнаго
движенія и
всего Русскаго
Православнаго
народа,
которому торжествующіе
«побѣдители»
не оставили мѣста на
землѣ: русскій
человѣкъ
долженъ былъ или
умереть или
превратиться
въ жидо-совка.
Ничего третьяго
не
предусматривали
для насъ,
русскихъ, всѣ эти рузвельты,
черчилли,
сталины и де голли
въ 1945 году,
ничего третьяго
не предусматриваютъ
для насъ и ихъ
идейно-политическіе
наслѣдники сегодня.
Съ исчерпывающей
полнотой и
краткостью объ
этомъ сказано
въ одномъ изъ
казачьихъ
воспоминаній
о выдачѣ:
«… молоденькая
женщина,
истерически смѣясь, кричала:
— На родину,
на родину! Нѣтъ
намъ жизни нигдѣ.
Проклятые! —
и, разбросавъ
вещи и ударивъ
ногой по
граммофону, побѣжала
къ машинѣ…»
И
потому слово
«Лiенцъ» стало
для истинно-русскаго
человѣка
большимъ, чѣмъ просто
географическимъ
обозначеніемъ
мѣста
трагедіи
казаковъ, оно
для русскихъ
значитъ то
же, что для жидовъ
ихъ пресловутый
«холокостъ», и
даже больше
этого, ибо въ
отличіе отъ
ихъ лживаго «холокоста»
нашъ «Лiенцъ» — настоящій.
Для кого
слово «Лiенцъ» пустой
звукъ, тотъ и
не русскій
человѣкъ, а самая
обыкновенная
совѣтская
сволочь, и объ
этомъ пора, наконецъ,
говорить открыто
и прямо, не
боясь обидѣть
«уважаемыхъ» людей,
въ томъ числѣ такъ
называемыхъ
«русскихъ» и такъ
называемыхъ
«православныхъ».
Пока
останется живъ
хотя бы одинъ
русскій
человѣкъ, день 1 іюня
(н.стъ.) всегда будетъ
отмѣчаться
какъ день
нашей національной
трагедіи и
день памяти русскихъ
воиновъ-освободителей
отъ сатанинской
власти,
боровшихся и погибшихъ,
но не
сдавшихся, а
если этого не
будетъ, то
тогда можно
прямо
сказать, что
русская нація
умерла, а
осталось
одно совѣтско-россiянское
быдло,
молящееся на
«Великую Побѣду» и «нашу
Родину».
Въ
память погибшихъ
на Русско-совѣтской
войнѣ 1941-45 годовъ
казаковъ и всѣхъ
русскихъ
воиновъ
редакція сайта
«Сила и Слава» помѣщает
отрывки изъ
воспоминаній
чудомъ
пережившихъ выдачу
и послѣдующія муки
совѣтскаго
лагернаго ада.
Редакція.
«… Подошли
грузовыя машины
и приказано
было
садиться, но
никто не
тронулся съ мѣста.
Генералъ и какіе-то
его сопровождавшіе
начали
кричать,
размахивать
руками и требовать
отъ меня,
чтобы я отдалъ
приказаніе для
посадки.
Я отъ
себя и отъ имени
всей группы
отказался отъ
посадки и,
обратившись къ
своимъ,
сказалъ, что наотрѣзъ отказываюсь
отъ посадки и
предоставляю
каждому
поступить такъ,
какъ онъ
находитъ
нужнымъ.
Стоявшіе
танки
направили на насъ
орудія, пулеметы
были въ готовности
открыть
огонь противъ
насъ,
безоружныхъ,
загнанныхъ
въ загородку.
Нѣкоторые
солдаты
взяли наизготовку
автоматы и
винтовки.
Намъ
было
объявлено,
что все равно,
живыми или
мертвыми, мы будемъ
вывезены, а
потому, кто желаетъ
остаться живымъ,
пусть отходитъ
направо, а
кто желаетъ быть
разстрѣляннымъ
здѣсь
— налѣво.
Большинство
не выдержало,
нервы сдали,
«потеряли сердце»,
хотя среди нихъ
многіе были
хорошими,
храбрыми
офицерами,
состоявшими подъ
моей
командой. Однимъ
изъ первыхъ
вышелъ
священникъ о.
Евгеній, за нимъ
потянулись другіе.
Вдова военнаго
врача
Морозова, убитаго
въ бояхъ въ
Хорватіи, молоденькая
женщина,
истерически смѣясь, кричала:
— На
родину, на
родину! Нѣтъ
намъ жизни нигдѣ.
Проклятые! —
и, разбросавъ
вещи и ударивъ
ногой по
граммофону, побѣжала
къ машинѣ.
Многіе
подходили ко мнѣ и
прощались. Нѣкоторымъ
я совѣтовалъ, чтобы
оставались,
но вѣдь
уговаривать
и что-либо
доказывать
при полной неизвѣстности,
что ждетъ
насъ впереди,
было
невозможно.
Да и самъ я какъ-то
отупѣлъ, и
только
внутри кипѣла и
рвалась
наружу безсильная
ярость и
обида, даже
не на англичанъ,
а на судьбу.
Вся
наша группа
сбилась вмѣстѣ, и къ ней
подошелъ
есаулъ
Богушъ со
словами:
— Поѣдемъ! Лучше
умереть отъ русской
пули, чѣмъ отъ
англійской…
На
него
закричали и
стали гнать съ
ругательствами.
Онъ
ушелъ, и вся
группа
согласившихся
ѣхать,
въ количествѣ 120–150 человѣкъ, сѣла въ грузовики,
которые отошли
въ
направленіи главной
дороги и
остановились
метрахъ въ
восьмистахъ
отъ мѣста посадки.
Остались
смертники.
Опять
начались
разговоры, а затѣмъ угрозы
со стороны англичанъ.
Сотникъ
Меркуловъ
подошелъ къ генералу
и попросилъ дать
патроновъ по
числу людей
для самоубійства
тутъ же, на глазахъ
у него и другихъ
англичанъ. Его
выслушали
внимательно (впрочемъ,
они выслушивали
все внимательно
и серьезно),
но патроновъ не
дали и, какъ будто
бы въ отвѣтъ на
это, была
подана
команда огнеметамъ,
стоявшимъ на танкахъ,
и между нами
пошло пламя,
сжигая траву.
Кто-то,
можетъ быть,
это былъ я, сказалъ,
что лучше
разойтись и сѣсть на
землю.
Разошлись
кучками и въ одиночку.
Я усѣлся
съ моимъ вѣстовымъ
Иваномъ
Непомнящимъ и
вахмистромъ
Ивановымъ, не
бросавшихъ меня
ни на минуту.
Мысли
путались,
наступило
какое-то безразличіе,
но жить очень
хотѣлось.
Я сталъ
читать про
себя молитвы,
которыя
помнилъ, и
простыми
словами просилъ
Господа и Святого
Николая
Чудотворца
помочь и не
оставить своею
милостью.
Огненную
струю
пускали нѣсколько
разъ. На нее никто
не обращалъ
вниманія. Священники
громко
читали
молитвы. Всѣ ждали
смерти и
отхода въ жизнь
вѣчную.
Какъ
вдругъ, солдаты
сложили оружіе
(по англійской
системѣ, прямо
на землю).
Часть изъ
нихъ куда-то побѣжала и
быстро
вернулась.
Были
привезены
веревки и электрическіе
провода.
Накинувшись
на перваго
попавшагося казака,
они стали его
связывать.
Меня
это
окончательно
взорвало. Я подбѣжалъ
къ генералу и
офицерамъ и сталъ
ихъ ругать на
всѣхъ
языкахъ,
которые
зналъ, въ
томъ числѣ и на итальянскомъ,
большинству изъ
нихъ извѣстномъ,
такъ какъ они
побывали въ
Италіи. Въ это
время кто-то крикнулъ,
что лучше ѣхать свободными,
чѣмъ
связанными. Я
подхватилъ эту
мысль,
понимая, что
легче
спастись
свободному, чѣмъ связанному,
и просилъ генерала
остановить связываніе,
заявивъ, что
мы поѣдемъ.
— Отдавайте
приказъ! — сказалъ
генералъ.
<…>
Моторъ
моей машины
не заводился,
магнето не
работало — не
давало искры.
Здоровые гвардейцы
стали весело
толкать
машину впередъ
и назадъ, но
безрезультатно.
Намъ
было
приказано пересѣсть въ
грузовикъ, а мнѣ сказано,
что я поѣду съ
майоромъ въ его
машинѣ. Мои
спутники
ушли, а я
остался. Майоръ
и полковникъ любезно
предложили мнѣ идти съ
ними.
Показывая на
ленточки орденовъ,
бывшія на
моей груди, они
посовѣтовали
ихъ снять и ѣхать
безъ нихъ (у
меня были всѣ степени
восточныхъ
орденовъ, два
желѣзныхъ
креста и
серебряная
итальянская
медаль за
храбрость).
Я сорвалъ
ленточки и бросилъ
ихъ на землю. Полковникъ
нагнулся, поднялъ
ихъ,
стряхнулъ пыль,
аккуратно завернулъ
въ прозрачную
бумажку и положилъ
въ кошелекъ со
словами:
— Это
будетъ большою
памятью о Васъ
и Вашемъ
поведеніи.
Тутъ
меня
охватило бѣшенство.
Я рѣшилъ
не ѣхать.
Воротъ куртки
душилъ меня,
я рванулъ крючки
и, бросивъ папаху
на землю, заявилъ:
— А
теперь-то уже
я не
послушаюсь васъ
и никуда не поѣду! — и къ
этому добавилъ
рядъ
оскорбительныхъ
эпитетовъ въ
адресъ «джентльменовъ».
Раздались
крики и приказъ:
— Разстрѣлять!
Меня
подхватили подъ
руки и,
подталкивая въ
спину и бока
автоматами,
повели черезъ
потокъ по
мосту. Потомъ
вернули назадъ,
посадили въ
джипъ на
переднее сидѣніе и, приставивъ
два автомата
— къ спинѣ и головѣ, вывезли
на дорогу.
Наши
уже отъѣхали и
стали возлѣ прежде
отъѣхавшей
колонны, въ
хвостѣ ея.
Джипъ быстро
двинулся по
главной дорогѣ. Сидѣлъ я какъ
каменный,
вспышка
улеглась, и
опять все стало
безразличнымъ.
Опять сталъ мысленно
читать
молитвы и
вспоминать
свою маму,
бывшую въ это
время въ
Германіи…»
Майоръ
В. Островскiй
«… Мой
собесѣдникъ оказался
казакомъ 3-го Кубанскаго
полка нашего
15-го Корпуса.
Первый казакъ,
рядовой, съ
которымъ я, послѣ выдачи,
встрѣтился.
Такъ, по дорогѣ за
полярный кругъ
этотъ человѣкъ
разсказалъ
мнѣ, что
случилось послѣ того, какъ
увезли офицеровъ.
… Васъ
увезли, а мы
ничего не
знали.
Поговаривали
всякое, а
было какъ-то
спокойно.
Приходили «агитатели»
изъ
англичанъ и
всячески
успокаивали.
За офицерами
вдогонку, въ
заокеанскія страны
обѣщали
послать.
Потомъ
привезли въ
расположеніе
нашего полка походныя
бани на автомобиляхъ
и дезкамеры.
Всѣмъ
приказали
вымыться,
продезинфицировали
одежду.
Выдали на три
дня продуктовъ
и приказали
грузиться.
Грузились на
свои же обозныя
повозки и телѣги,
пригнанныя англичанами.
Окружили насъ
ихъ солдаты, какъ
изъ-подъ земли
вынырнувшіе. Обыскали.
Отобрали оружіе,
компасы,
карты, ножи,
бритвы…
Мы
остались безъ
вещей и безъ
продуктовъ.
Въ чемъ были.
Оглянулись. Бѣжать
хотѣли,
а англичанъ
ужъ нѣтъ. Вмѣсто
нихъ совѣтскіе танки
и блиндировки
(бронемашины. —
П. С.) насъ окружили
и стерегутъ.
Какъ въ театрѣ все быстро
дѣлалось.
Такъ ловко,
собаки,
обтяпали дѣло, что
мы и
одуматься не успѣли.
Съ
нами не
церемонились.
Не судили. Не
допрашивали. Изъ
этого лагеря
была желѣзная дорога
близко,
грузили насъ
въ эшелоны и прямымъ
трактомъ гнали
въ Восточную
Сибирь. Я съ
партіей,
тысячъ такъ
въ восемь, угодилъ
прямо на
Колыму.
Тамъ
насъ размѣстили
«свободно».
Объявили, что
«Родина намъ
все простила»
и только въ
назиданіе дали
по шесть лѣтъ «вольной
ссылки».
Все
тамъ дѣлалось «добровольно,
но
обязательно».
Работали «по
найму» въ
рудникахъ. Жили
въ баракахъ. Кормежка
— казенная.
Сами знаете,
какая. Ни жить,
ни дохнуть. Все,
что было, за
жратву
отдавали.
Немного
времени
прошло, какъ
«прощеніе» насмарку
пошло.
Выгадали
время.
Понятно, милліоны
выданныхъ, сразу
не разберешь
и сквозь
машину
чекистскую
не пропустишь.
Появились энкаведисты
у насъ. Начали
по одному изъ
массы
выдергивать.
Каждый день отъ
десятка до
сотни на допросъ
отправляли. Слѣдствіе
короткое. Одинъ
отмѣръ,
что своему подсовѣтскому,
что изъ
эмигрантовъ.
Машина
ихняя
медленно
молола. И
чего торопиться.
Итакъ, сидимъ
и работаемъ. Кто
раньше прошелъ,
кто позже, а мѣра одна.
Всѣмъ,
какъ правило
«катушку»
давали (25 лѣтъ). Меня
осудили
недавно. Безъ
слѣдствія,
можно
сказать, семь
лѣтъ
отстукалъ.
Сейчасъ
неосужденныхъ,
кажись,
никого не
осталось.
Послѣ суда,
обычно, отправляютъ
въ другіе лагеря.
Я вотъ на
Воркуту
куда-то ѣду.
— Что
васъ не разстрѣливали
по дорогѣ?
— Чего
ж разстрѣливать?
Кому суждено,
тотъ самъ
померъ, не выдержалъ.
Туда ему и
дорога. Значитъ
слабый и ра