ГЛАВНАЯ О САЙТЕ НАШЪ МАНИФЕСТЪ НАШИ ДНИ ВѢРУЕМЪ И ИСПОВѢДУЕМЪ МУЗЫКА АЛЬБОМЫ ССЫЛКИ КОНТАКТЪ
Сегодня   28 МАРТА (15 МАРТА по ст.ст.) 2024 года




 

Памяти петроградской полиціи

 

Въ этотъ день машины броневыя

Поползли по улицамъ пустымъ,

Въ этотъ день ... одни городовые

Съ чердаковъ вступились за «режимъ»!

А. Несмѣловъ «Въ этотъ день»

 

95 лѣтъ назадъ въ  послѣдніе февральскіе дни 1917 года столица  Россійской Имперіи городъ Петроградъ оказался  во власти бѣснующейся разнузданной толпы, составленной изъ обнаглѣвшихъ рабочихъ-забастовщиковъ, взбунтовавшейся солдатни, интеллигентской черни, городскихъ бездѣльниковъ и обычныхъ уличныхъ хулигановъ.  Подъ руководствомъ профессіональныхъ революціонеровъ-подпольщиковъ и думскихъ измѣнниковъ, при предательскомъ содѣйствіи армейской верхушки и при преступномъ равнодушіи церковныхъ властей эта потерявшая человѣческій обликъ свора совершила Февральскую революцію, положившую начало чудовищнымъ страданіямъ нашей Родины-Россіи, которымъ до сихъ поръ не видно конца.

Немного нашлось въ тогдашнемъ мятежномъ Петроградѣ силъ, вставшихъ противъ этой обезумѣвшей революціонной массы съ готовностью бороться до конца. Здѣсь, какъ и вездѣ, господствовали растерянность, малодушіе, трусость и прямое предательство, захватившіе въ равной мѣрѣ всѣхъ: правительство, городскія власти, военное начальство, гарнизонныхъ офицеровъ, солдатъ, казаковъ, духовенство и правую общественность. Подданные Россійской Имперіи въ этотъ трагическій моментъ своей исторіи оказались повально невѣрноподданными и лишились и Имперіи, и Россіи, и подданства и  всего.

Свѣтломъ пятномъ на этомъ фонѣ «измѣны, трусости и обмана» выглядитъ петроградская полиція, которая оказалась въ  числѣ тѣхъ немногихъ, кто сохранилъ вѣрность долгу и присягѣ до конца и стоялъ на своемъ посту до смерти въ самомъ буквальномъ смыслѣ этого слова. Ненавидимые революціонерами, презираемые «прогрессивной» общественностью, считавшiеся у армейскихъ офицеровъ служаками второго сорта и получавшіе гроши за свою работу полицейскіе не въ примѣръ многимъ оказались настоящими вѣрноподданными своего Царя и достойными сынами своего Отечества.  Революціонная рвань, бѣсноватые «народные» избранники и прочіе «друзья народа» старались представить ихъ палачами и врагами «трудового народа», но это и былъ самый, что ни на есть, настоящій русскій трудовой народъ — простые крестьянскіе парни, набранные изъ перешедшихъ въ запасъ солдатъ и унтеръ-офицеровъ Россійской Императорской Арміи.

Петроградскіе городовые были истреблены въ уличныхъ бояхъ практически поголовно, спастись удалось немногимъ. Никто изъ другихъ защитниковъ самодержавія не выказалъ такого мужества и не показалъ такой стойкости, какъ они, хотя изъ оружія у нихъ было: револьверъ, да шашка. Во многомъ благодаря ихъ подвигу конецъ  Россійской монархіи оказался достойнымъ — она пала въ бою, а не разложилась заживо отъ гніенія и полной продажности подобно ублюдочному  совѣтскому режиму. За это имъ — вѣчная слава и вѣчная память!

Перебивъ и разогнавъ русскую полицію, февральскіе революціонеры рѣшили организовать вмѣсто нея свою собственную «милицію», которую составили изъ адвокатовъ, недоучившихся студентовъ, безработныхъ бродягъ и вчерашнихъ убійцъ полицейскихъ. Просуществовала она недолго и въ октябрѣ 17-го была разогнана большевиками, создавшими взамѣнъ «рабоче-крестьянскую милицію», составъ которой былъ уже чисто уголовный. Со временемъ эта рабоче-крестьянская милиція превратилась въ милицію совѣтскую, потомъ въ «россійскую», въ знаменитыхъ нынѣ «ментовъ», пока, наконецъ, декоративный зиц-президентъ РФ Медвѣдевъ-Мендель въ качествѣ очередного издѣвательства надъ страной не переименовалъ этихъ ментовъ въ «полицію». Эта такъ называемая «полиція», которая, естественно, отъ перемѣны названія никакъ не помѣняла своей ментовской сущности, является, конечно же, лишь злобной и издѣвательской карикатурой надъ нашей старой русской полиціей, которая (и теперь объ этомъ можно говорить совершенно опредѣленно) была Полиціей съ Большой Буквы, ибо защищала Русскій порядокъ и Русскій народъ, а не его враговъ и оккупантовъ.

Въ память петроградской полиціи, положившей душу свою за Царя и Отечество, редакція сайта «Сила и Слава» публикуетъ фрагменты изъ исторической эпопеи Александра Солженицына «Красное колесо», повѣствующіе о судьбѣ полицейскихъ въ февральскіе дни 17-го года.

Редакція «Силы и Славы».

 

Городовой_9.jpg

 

 

«Прогрессивные перья старой России извели столько чернил и желчи на описание ненавистной им полиции, что и поныне образ прежнего городового определяется картинами, написанными передовыми авторами того времени.

Из этих картин типичный полицейский представляется сильно немолодым субъектом с простовато-глуповатым лицом и (это почему-то обязательно) изрядным пузом (а со старых фотографий смотрят нас вовсе нестарые, и при том вполне стройные и подтянутые офицеры); разумеется, он был малограмотен, а то и вовсе придурковат (однако их сохранившиеся протоколы, рапорта, донесения написаны четким, ясным и грамотным русским языком — многим современным чиновникам не помешало бы умение так же стройно выражать свои мысли).

Однако один упрек, которое передовая общественность вечно бросала полиции, оказался вполне обоснованным: это было страшное для прогрессивной публики слово — верноподданность.

________________________________________

(23 февраля/8 марта)

… А подле Екатерининского канала, по ту сторону Казанского моста — полусотня казаков-донцов, молодцов — с пиками.

К офицеру подъехал в автомобиле большой чин:

— Я — петербургский градоначальник генерал-майор  Балк. Приказываю  вам: немедленно карьером — рассеять эту толпу — но не применяя оружия! Откройте путь колёсному и санному движению.

Офицер — совсем молоденький, неопытный. Смущённо на градоначальника. Смущённо на свой отряд. И вяло, так вяло, не то что карьером — удивительно, что вообще-то подтянулись, с места стронулись шагом, а пики ровно кверху, шагом, кони скользят копытами по накатанной мостовой, через широкий мост и по Невскому.

Градоначальник из автомобиля вылез — и рядом пошёл.

Идёт рядом — и не выдерживает, сам командует:

— Ка-рьер!

Да разве казаки чужую команду примут, да ещё от пешего? Ну, перевёл офицерик свою лошадь на трусцу. Ну, и казаки, так и быть. Но чем ближе к толпе — тем медленнее...

Тем медленнее... Не этак пугают... Пики — все кверху, не берут наперевес.

И, не доходя, совсем запнулись. И радостный тысячный рёв! заревела толпа от восторга:

— Ура казакам! Ура казакам!

А казакам это внове, что им от городских — да «ура». А казакам это в честь. Засияли.

И — мимо двух Конюшенных дальше проехали.

Но и толпа ничего не придумала: митинг — не начинается, ни одного вожака нет, — вдруг грозный цокот: с Казанской улицы, огибая по большой дуге собор и стоящие трамваи, громче цокот!

Разъезд конной полиции, человек с десяток — но галопом! но галопом!! рассыпаясь веером, а шашек не обнажая — га-лопом!!!

Страх перекошенный! и, не дожидаясь, кинулась толпа, рассыпались во все стороны, — как сдунуло! Чистый Невский перед думой.

И шашек не обнажали.

 

+ + +

 

Везде до прибытия полиции толпа разбегалась. Толпа нигде не хотела биться, без труда разгонялась полицией повсюду, но, рассеянная в одних местах, упорно и тотчас собиралась в других. Правда, за день случились и нападения на полицейских и на заводских мастеров, несколько их отправлены в больницу, кто без сознания или с вывихом челюсти, или с переломом руки. А кроме сторонников порядка — увечий не понёс никто. При всех разгонах, — а на Большой Дворянской разгоняли толпу в четыре тысячи, на Литейном, на Невском по тысяче не раз, — не был повреждён ни один демонстрант. Нигде не было применено оружие, и за весь день в городе не раздалось ни выстрела.

 

(24 февраля/9 марта)

Градоначальник (начальник городской полиции) генерал-майор Балк сегодня с раннего утра объезжал главные места сосредоточения полицейских нарядов. Выходил из автомобиля и обращался к строю со словами уверенности, что чины  поработают даже сверх сил — для спокойного положения на фронте. И звучали ответы, и выражал вид полицейских, что — понимают. Но в бравости своей были уже отемнены. Все они знали, что им запрещено применять оружие, а против них — можно. Они знали своих вчерашних раненых и избитых в нескольких местах столицы. Им стоять на постах уединённых — мишенями для гаек и камней, когда войска усмехаются сторонне, а толпа видит, что власти нет.

Балк объявил им: распоряжением министра внутренних дел тяжело раненные вчера два чина полиции получат по 500 рублей пособия. (А им жалованья-то в месяц было 42 рубля, многие рабочие больше них получали).

 

+ + +

Толпа простого народа с Выборгской и Полюстрова густо подвалила к Литейному мосту. А дальше путь — крепко огорожен: полиция пешая и конная, и больше двух казачьих сотен, и рота запасного Московского батальона.

Стояли и глазели. Мирно.

 Тут подъехавший полицейский генерал вышел из автомобиля, расставил ноги против толпы с предмостного подъёма, громко спросил всех сразу, оглядывая:

— Почему не работаете, стоите без дела?

В толпе все вместе сильны, а ответить — надо отделиться, сразу ты ничто. Толпа любит разговаривать вся вместе. Но всё ж из передних, посмелей, решились:

  Муку,  ваше превосходительство, населению почемуй-то не раздают...

  А гонят спекулянтам.

 Народ, видишь, голодает, а спекулянты-те наживаются.

  Грят, велено пекарням ржаного боле не выпекать.

Генерал:

  Неправда!

 Ну как неправда, люди говорят.

 Всё неправда!  А вот хотите, —  свеже пришло ему, — вот вы четверо, поедемте со мной сейчас в градоначальство, и я вам в продовольственном отделе покажу все книги и накладные  прибывающей   муки.   Поедемте,   не   бойтесь!   Один хоть прямо сейчас со мной в автомобиле, а остальные приходите следом, тут ходу двадцать минут. А? Кто сядет?

Не шли. Балк сел в автомобиль, но не завернул на мост назад, а попросил пропустить его — дальше, на Выборгскую.

Толпа расступилась, немало кто и поклонился проезжающему генералу.

 

+ + +

По Каменноостровскому в сторону центра повалила новая семитысячная толпа — быстро они собрались, да ведь почти все не на работе, учреждения тоже закрывались. Из окон лазаретов помахивали раненые. Перед толпою кричали, плясали, забияничали мальчишки и девчёнки.

Пристав велел прекратить шествие. Не послушали.

Тогда, отступая со своим нарядом, он приказал конно-полицейской страже по соседству — выехать на проспект и рассеять толпу.

Зацокали лошади, выехали кривым крылом конные городовые. Смешанная публика — и мастеровые, и мещане, и почище, и гимназисты, и студенты, быстро очистила мостовую, пошла по панелям. Оттого сгустилась — и из этой большой густоты, уже при конце проспекта, против Малой Посадской — грохнули из револьвера в полицейский наряд! Первый выстрел этих дней!

Но — не попал, ни в полицейского, ни в кого. И — затолкался быстро в толпе, не обнаружили. Да толпа и не выдаст.

Сгущена толпа на тротуарах — как в ожидании высочайшего проезда. Только через дорогу вольно переходят, валом.

И теперь — по ту сторону, уже на Малой Посадской — из того же револьвера, или согласовано у них, — выстрел! Второй!

И закричала женщина, случайная. Упала. Ранена в голову. А в городового опять не попал!

Послали за каретой скорой помощи.

А голубчика — опять не поймали: густо стоит публика, и не выдаёт, не показывает.

Реалист у края панели закричал, что — вот именно этот городовой застрелил женщину.

Тут же подошёл полицеймейстер, при всех проверил у городового патроны в револьвере. Ещё было время проверять правду. Все на месте. И в канале ствола нет порохового нагара.

Реалиста Титаренко задержали.

Та женщина в больнице умерла.

 

+ + +

Ежели на полицейских вот так бы близко часто смотреть вплоть — тоже ведь люди. Тоже подумать — и они на службе, и у них семьи и дети.

— А ваши бабы за хлебом стоят в хвостах?

— А где ж им брать?

— А что ж мы их не видим?

— А что ж им, нашу форму натягивать?

 

+ + +

 

… А там — всего ничего, дюжина городовых — а шашки вон!

И у полковника — лицо зверячье. И у других не мягше: будут рубить! Будут рубить, сколь поспеют, а сами лечь гото­вы, да!

И остановилась тысяча перед дюжиной. Всё ж таки первым без головы остаться…

Но кто позадей, значит догадался, поднял и кинул — сколотого острого льда кусок — в городового! Тот схватился, кровью залитый, шибко залитый, и шашку выронил.

А как кровь пролилась — побежали через них. И кто-то по пути из снежной кучи выдернул — лопата! Она ещё страшней, если размахнуться!

 

+ + +

 

Заворачивая через площадь, проскакал на вороном коне раненый конный полицейский — в чёрной шинели, в чёрной шапке-драгунке с чёрным султаном, а с лицом окровавленным. Он с трудом держался на лошади.

А донцы вослед ему, издеваясь, закричали:

— А что, фараон, получил по морде? Теперь держись за гриву, а то закопаешь редьку!

 

+ + +

 

На Гороховую стекались полицейские донесения. Были толпы по тысяче, по три тысячи, сегодня первый день появлялись кое-где и красные флаги. Были ранены городовые на Литейном проспекте, на Знаменской площади, на Петербургской стороне, и некоторые тяжело, за эти два дня ранениями и ушибами пострадало 28 полицейских, но ни полиция, ни войска не произвели ни единого выстрела, никого не ранили холодным оружием, никого не ушибли при разгонах. У Калинкина моста, как и в других местах, толпа пыталась опрокинуть вагоны трамвая, но городовые помешали и за то были осыпаны железными гайками, из метавших подростков задержан 17-летний Розенберг. На вечер полиция хотела ставить в вагоны трамвая охрану, но трамвайные не захотели так работать и отвели пустые вагоны в парк.

 

(25 февраля/10 марта)

… Всё же пристав Спасской части задержал до полудня человек шестьдесят, заводя их в замкнутый каменный двор на Невском против Гостиного Двора. Тут по Невскому от Знаменской площади повалила большая толпа. Пристав послал в Гостиный Двор за условленной помощью к командиру пехотного караула — и тщетно ожидал с четырьмя полицейскими, увещевая наседающую разъярённую толпу. Воинская помощь не пришла. Тогда он сам прорвался в Гостиный Двор и просил помощи от стоявшей там сотни 4-го Донского полка. Сотник ответил, что имеет задачу лишь охранять Гостиный Двор. Другой казачий офицер согласился помочь, но опоздал: толпа уже смяла полицейских, освободила арестованных, а надзирателя Тройникова повалили на землю и били поленом по голове, пока не потерял сознания.

 

+ + +

 

По Косой линии Васильевского острова шёл городовой с двумя подручными дворниками. Толпа рабочих решила, что он ведёт арестованных, — накинулись, отняли шашку, ею же покрестили до крови, зубы выбили.

 

+ + +

 

На подходах к Литейному мосту с Выборгской стороны и сегодня стягивалось много тысяч рабочих. Навстречу выехал по Нижегородской улице старик-полицмейстер полковник Шалфеев с полусотней казаков и десятком полицейских конных стражников. Поставив из них заслон у Симбирской улицы, Шалфеев один выехал вперёд к толпе и уговаривал её разойтись. Толпа в ответ хлынула на него, стащила с лошади, била лежачего кто сапогами, кто палкой, кто железным крюком для перевода рельсовых стрелок. Раздробили переносицу, иссекли седую голову, сломали руку.

А казаки — не тронулись на помощь. (Толпа на это и рассчитывала).

Бросились выручать конные городовые, произошла свалка. Здоровый детина замахнулся большим ломом на вахмистра, тот сбил нападавшего рукояткой револьвера. Из толпы бросали в конных полицейских льдом, камнями, затем стали стрелять. Тогда ответили выстрелами и полицейские.

После первых выстрелов казаки (4-й сотни 1-го Донского полка) повернули и уехали прочь полурысцой, оставляя полицейских и лежащего при смерти на мостовой Шалфеева.

 

+ + +

 

Часть толпы подступала по Казанской улице ко двору, где городовые караулили человек 25 арестованных.

Тут подъехал взвод казаков 4-го Донского полка с офицером. Толпа замялась.

А казаки обругали городовых:

— Эх вы, за деньги служите!                                      

Двоих ударили ножнами, а кого и шашкой по спине. Под рёв толпы выпустили арестованных.

 

+ + +

 

В толпе увеличилось молодёжи — интеллигентной и полу-. Разрозненно, по одному, но во многих местах, стали появляться красные флаги. И когда ораторы поднимались, то кричали не о хлебе, а: избивать полицию! низвергнуть преступное правительство, передавшееся на сторону немцев!

 

+ + +

 

Из толпы стали бросать в городовых пустыми бутылками. Потом дали по городовым с полдюжины револьверных выстрелов — одного ранили в живот, другого в голову, тех ушибли бутылками.

 

+ + +

 

На углу Невского и Михайловской толпа остановила извозчика с ехавшим городовым. А на коленях у него был ребёнок, подкинутый, — вёз его в воспитательный дом. Револьвер отняли, а самого отпустили — вези.

 

+ + +

 

Тут же, в кофейной «Пекарь», дежурил полицейский надзиратель. Увидели его — и стали бросать в кофейню бутылки, камни, разбили три оконных стекла. Добрались внутрь до полицейского, отняли и поломали шашку. Кафе спустило железные шторы.

 

+ + +

 

На углу Невского и Пушкинской несколько человек из толпы бросились на помощника пристава со спины, ударили, отобрали шашку, браунинг — и под общие возгласы угроз оттащили по Пушкинской, вкинули в подъезд.

 

+ + +

К четырём часам пополудни и позже в разных местах Невского — у Пушкинской, у Владимирского, у Аничкова моста — толпа обезоруживала городовых и избивала их тяжело.

 

+ + +

Молодой человек в студенческой фуражке вытащил из-под пальто предмет, стукнул о свой сапог — и бросил под конных городовых, в середину. Оглушительный треск — и лошади взорваны, седоки навзничь.

 

+ + +

Уже немало полицейских участков на окраинах было разгромлено и не имело связи с центром.

Пристава полковника Шелькина, 40 лет служившего в одном из выборгских участков, рабочие — знали его хорошо — переодели в штатское, кожаную куртку, перевязали голову платком как раненому — и увезли перепрятать, пока полицию громят.

Пристав дальнего Пороховского участка скрылся от толпы в подъезд, там купил у швейцара лохмотья (швейцар потребовал 300 рублей) и в таком виде ночью, когда всё успокоилось, пошёл к семье на Невский.

 

(26 февраля/11 марта)

В четвёртом часу ночи в полицейский участок Московской части явился в нетрезвом виде поручик 88 Петровского полка Забелло и потребовал от дежурного полицейского принять устное заявление. И стал ругать всех чинов полиции грабителями, бунтовщиками, мародёрами, и сожалел, что мало их пострадало при стычках. Вот если бы послали усмирять толпу его — он бы прежде всего перестрелял всех чинов полиции.

 

+ + +

В градоначальство явился пороховский пристав, который вчера покупал себе лохмотья у швейцара, — и доложил, что пороховский участок больше не существует. И подсчитать убитых и раненых полицейских — некому.

 

 (27 февраля/12 марта)

А к вечеру подвалили молодые охтенцы назад, да кто Арсенал погромил — те и с винтовками.

И там, сям собирались: да что ж мы у себя-то фараонов не выведем? Ведь их везде покончали, к ним помощь уж никая не приспеет.

На полицейский участок повалили сами, гурьбой, фонари разбивая. (Как зазвенит да как потухнет — лихо на сердце!)

На углу Георгиевской и Большого подвалили к участку — а те окна раскрыли — да и пальнули.

Но никого не поранили. (Может, в воздух били).

Завалили подальше, в боковые улицы, стали ждать…

И — побежали со всех сторон! И — прихватили городовых — не успели те ни выстрела сделать, а уж вот мы, к стенам прилипли, окна побили им — камнями, лёдом, и двери высаживаем, чем ни попадя.

И — внутрь толпой! А — чего толпа не сделает? Да у них-то сердце — давно в пятках, да куда им деться? Никуда не денетесь, ваши все далёко!

Не стреляли.

Схватывали их, одного по пятеро, тут же по морде били для началу, но — лишь для началу. А потом с руками извёрнутыми, выломанными — да вытаскивали их наружу, где простор для боя легче. Одни кричали, ругались, другие стонали, третьи просили.

Нет уж, у нас теперь не упросишься! Нет уж, дорвались! Много вы над нами поцарствовали, а теперь мы над вами!

— Братики!.. Ради Бога!.. Дети остаются…

Бей, кромсай их в мясо, не слушай! Ишь ты, дети! Добивай, чем схватил — палками, прикладами, штыками, камнями, сапогами в ухо, головы в мостовую, кости ломай, топчи их да втаптывай, да поплясывай!

Ещё от кого последнее:

— Бра-атики…

А как нас хватали — тогда не братики были? Эй, кто своих добил, дохрипел — иди нам помогай, доплясывать!

А бумаги ихние — на улицу вышвыривай!

Да почто? — поджигай да вместе со стенами!

Эх, вот когда наша жизнь начнётся — только теперь!

Не хотим боле с полицией жить — хотим жить по полной слободе!

 

+ + +

…И Васька Каюров и Пашка Чугурин теперь имели по винтовке и по патронной ленте через плечо. С оружием ходишь, хотя стрелять не умеешь — а совсем другая сила в тебе, и ноги куда легче ходят.

Ещё ходили, штурмовали и подожгли два полицейских участка, городовиков уложили несколько, остальных избили, арестовали — и в их же кутузку.

 

+ + +

Семёновцы просидели весь день запертыми в своих казармах за Загородным, пока вечером не подошла восставшая толпа. Тогда — хлынули к ней. Ругань, крики, песни. Взяли оркестр и пошли к полицейскому участку. Разбили его, убили пристава. Подожгли.

Из толпы — увязали труп пристава в пачки бумаг и бросили в огонь.

 

+ + +

А кого больше всего искали бить и убивать — городовых. При беспорядочной и неумелой стрельбе, когда пули шально отскакивают от стен, — в один голос решали, что это городовые засели на чердаках и отстреливаются. Но нигде не находили их. И тем больше на них ярились.

Вот на Пушкинской улице толпа людей что-то мутузит в своём центре. Потом перестала. Наклонились посмотреть — разбежались. На снегу остался убитый полицейский.

+ + +

Наступило такое, что каждый житель столицы, из двух с половиной миллионов, оказался предоставлен сам себе: никем не руководим и никем не защищён. Выпущенные уголовники и городская чернь делают, что хотят.

Уголовники помнят камеры мировых судей, где их судили, — и громят их. На 2-й Рождественской сжигали все дела мирового судьи, ворохи бумаг, а заодно грелись.

С особым озлоблением и ничего не щадя, громят квартиры приставов, всем соседям известные. Из одной такой с третьего этажа швыряли на мостовую имущество, мебель, выкинули и пианино. И всё затем сжигали на костре.

 

+ + +

А какой-то человек (позже узналось: освобождённый из тюрьмы неприятельский агент Карл Гибсон) звал толпу громить «охранку» — и увлёк её громить контрразведку Петроградского военного округа на Знаменской улице. Служащих контрразведки отвели в Таврический и посадили как «охранников».

 

+ + +

Но дошло и до Охранного отделения на Мытнинской набережной — разгромили, пылало, на мостовой горели папки «дел». Прохожие носками сапог подталкивали их в огонь. Другие выхватывали, просматривали. Третьи кипами уносили. Прохожий офицер сказал им: «И вам не противно брать в руки такую гадость? Бросайте, чтоб следа не осталось!»

 

+ + +

И весь вечер и ночь Петроград ловил и убивал свою полицию. По ночному времени, далеко не отводя, убивал на улицах, топил в прорубях Обводного канала. Снаряжались автомобильные экспедиции за городовыми.

 

+ + +

За день были подожжены кроме Окружного суда: губернское Жандармское управление, Главное Тюремное управление, Литовский замок, Охранное отделение, Александро-Невская полицейская часть и много, почти все полицейские участки. Сожгли и здание полицейского архива у Львиного мостика.

Большой пожар был на Старо-Невском. Уже в темноте, при огне, из окон как будто прыгали с высокого этажа люди. Большая толпа стояла и глазела. Оказалось: это чучела одетые выбрасывают, горел полицейский музей.

Говорили: пристава Александро-Невской части подхватили на штыки и бросили в огонь.

 

+ + +

(28 февраля/13 марта)

С утра возобновились поиски городовых. Врывались в дома, в квартиры, искали по доносам и без них. Убегающие по улицам ломились в запертые ворота. Ведут арестованных городовых, околоточных, переодевшихся в штатское, — кто в извозчичьем армяке, кто в каракулевом жилете, кто и вовсе не переодевался, а в чёрной шинели своей, с оранжевым жгутом. Кого привыкли видеть важными, строгими — идут растерянные, испуганные, с кровоподтёками, в царапинах, побитые.

Вот — старый, широкошеий, шинели надеть не дали. Баба кричит: «Нассать ему в глаза!»

Ведут с избытком радостного конвоя, человек по пять на одного, винтовку кто на ремне, кто на плечо, кто наизготовку, а ещё кто-нибудь самый ярый — впереди с обнажённой шашкой, и отводит прохожих. И мальчишки с палками.

Из толпы — враждебные крики.

 

+ + +

Волокли за ноги по снегу связанного городового. Кто-то подскочил и выстрелом кончил его.

 

+ + +

На Васильевском острове везли городового на санях, ничком привязанного, а размозжённая нога его бескостно болталась и кровянила. С двух сторон сидело по солдату, и один из них прикладом долбил городового по шее. Озверелые бабы догнали и стали у привязанного уши отрывать.

 

+ + +

Какие полицейские участки ещё не были сожжены вчера — те горели теперь. В костре перед участком горят стулья, горят бумаги, пламя подхватывает их вверх. Через разбитые окна выбрасывают ещё новые бумаги, а кто-то длинной палкой размешивает их в огне. Из толпы кто глазеет, кто греется, приплясывают мальчишки, хлопая на себе пустыми рукавами материных куртеек, весёлая возня.

 

+ + +

Ещё кое-где костры — около квартир полицейских приставов сжигают выброшенную утварь, мебель.

На Моховой из окна пристава грохнули на мостовую рояль, а тут доколачивали прикладами.

Оратор, стоя на ящике, просит товарищей военных не бросать в костёр патроны, они ещё понадобятся в борьбе с контрреволюцией. Но уж как начали забаву — оторваться нельзя, и все бросают. Патроны взрываются с треском и заглушают оратора.

Николаевский вокзал немного громили, и он немного загорелся. Вели двух жандармских офицеров, будто бы пойманных при поджоге, — и конвой солдат охранял их от растерзания. Над Знаменской площадью свистят пули, неизвестно откуда и куда. Кассы закрыты, а поезда отходят, можно ехать.

 

+ + +

По Театральной площади две образины тянули маленькие санки, и к ним привязанный труп городового на спине. Из встречных останавливались и со смехом спрашивали, как «фараон» был убит. А двое мальчишек лет по 14 бежали сзади и старались всадить убитому папиросу в рот.

Трупы убитых городовых сбрасывали и в помойные ямы.

 

+ + +

Вот солдат с ружьём на ремне, а к дулу привязаны две искусственных белых розы (вынес из чайной). Вот студент ведёт за собой сквозь густоту тротуара десяток солдат — какая-то ясная у них цель, дружно идут. Вот солдат трясёт револьвером над головой и выкрикивает угрозы. Вот юноша лет 17 несёт над головой, гордо трясёт, всем показывает — обнажённую офицерскую шашку с георгиевским темляком (отняли у георгиевского кавалера).

У одного из волынцев на штыке болтается трофей — разодранный жандармский мундир. Кричит во весь голос:

— Конец фараонам! Довольно нацарствовали!

 

+ + +

По Лиговке к Знаменской площади валит толпа — много солдат, чёрных штатских, мальчишек — сопровождают захваченного высокого жандарма в форме. И ещё, и ещё со всех сторон к толпе лезут, останавливают. Крики.

Позади жандарма подымается винтовка прикладом вверх и медленно тяжело опускается ему на голову. Шапка с жандарма слетает. И второй раз отмахивается та же винтовка — и опускается второй раз, по голой голове. В кровь. Жандарм оглядывается, что-то говорит и крестится. Его бьют ещё в несколько рук, он падает.

+ + +

На Сенной площади броневики разбивают магазины с продуктами. Городового привязали к двум автомобилям и разорвали.

 

(1/14 марта)

Толпа подростков, а с ними двое-трое взрослых ведут по улице арестованного городового в форме, саженного роста, вместо лица кровавая маска. Мальчишки на ходу дёргают его, толкают, щиплют, плюют на него. Он, не пошатываясь, идёт.

Завели в какой-то двор и донеслось несколько выстрелов.

 

+ + +

…В доме жил и вчера арестован помощник пристава. Но и сегодня время от времени подходят и стреляют по его окнам. А в доме — и другие квартиры.

— На то и слобода: куды хочу, туды стреляю.

 

+ + +

Везут по Фонтанке и так: грузовик-платформа, на ней сидят и стоят избитые чины полиции, окружённые штатскими с красными повязками на рукавах.

Из толпы кричат со злостью:

— Куда их везёте? Давите гадов на месте! Поставить в ряд, да из поганого ружья одной пулей!

 

+ + +

Околоточный когда-то выселил еврея, квартировавшего без права жительства в Петрограде. Эти дни околоточный скрывался у себя дома, соседи знали, но не донесли, он смирный был. Сегодня тот еврей появился с милицейской повязкой и двумя солдатами, арестовал своего околоточного и увёл.

 

+ + +

На Суворовской улице жгли соломенное чучело, одетое в мундир полицейского. И бороться-то не стало с кем живым!

 

 (2/15 марта)

«К ПОЛИЦИИ — Есть только один способ выйти из ужасного положения — это сдаться! Только таким путём городовые могут получить пощаду».

 

Матросы провели арестованного городового. Девочка у подъезда, стоящая вместо швейцара, сказала:

— Ой, как я не люблю фараонов!

 

+ + + + + + + + +

(Убийство ротмистра Крылова)

А на Знаменской площади под конём тяжелостопным Александра Третьего — всё тёк митинг, ораторы разливались с красно-гранитного постамента. И рядом держался большой красный флаг.

С Гончарной въехал пристав, ротмистр Крылов, с пятёркой полицейских и отрядом донских казаков. На коне сидел он как хороший кавалерист. Обнажил, высоко взнёс шашку — и поехал в толпу.

И остальные за ним: полицейские — с выхваченными шашками, казаки — не вынимая, лениво.

Толпа расступилась, качнулась — из неё началось бегство в обтёк памятника: «ру-убят!».

Но — не рубили. Крылов поехал вперёд один, как добывая кончиком шашки высоко вверху своё заветное.

И никто не мешал ему доехать до самого флага.

Вырвал флаг — а флагоносца погнал перед собою, назад к вокзалу.

Мимо полицейских. Мимо казаков.

И вдруг — ударом шашки в голову сзади был свален с коня на землю, роняя и флаг.

Конные городовые бросились на защиту, но были оттеснены казаками же.

И толпа заревела ликующе, махала шапками, платками:

— Ура-а казакам! Казак полицейского убил!

Пристава добивали, кто чем мог — дворницкой лопатой, каблуками.

А его шашку передали одному из ораторов. И тот поднимал высоко:

— Вот оружие палача!

Казачья сотня сидела на конях, принимая благодарные крики.

Потом у вокзальных ворот качали казака. Того, кто зарубил? не того?

 

+ + +

Молодым человеком Крылов служил в гвардейском полку. Влюбился в девушку из обедневшей семьи. А мать его — богатая и с высокими связями, жениться не разрешила. Он представил невесту командиру полка, получил разрешение. Представил офицерам-однополчанам — она была очаровательна, хорошо воспитана, офицеры её приняли. И Крылов женился. Тогда мать явилась к командиру полка: если не заставите его подать в отставку — буду жаловаться на вас военному министру и выше. Командир вызвал Крылова, тот сам решил, что ничего больше не остаётся, как уходить из полка. Начал искать службы по другим ведомствам — но мать везде побывала и закрыла ему все пути.

И удалось ему поступить — только в полицию…

 

+ + +

Лежал, убитый. Глаза закрыты. Из виска, из носа, по шее кровь.

Все подходили, смотрели».

 

 ("Мартъ Семнадцатаго", главы 3-313)

 

 

Городовой_крылов.jpg

Убійство ротмистра Крылова глазами большевицкаго художника Ференца. Правдиво изображены лишь лица убійцъ, всё остальное, какъ и всегда у большевиковъ,  — ложь.

Знаменскую площадь, гдѣ произошло убійство, большевики позднѣе назвали площадью Возстанія, памятникъ Александру III снесли, а на его мѣстѣ воздвигли уродливый обелискъ «городу-герою Ленинграду». Разсчитывать на то, что эта совѣтская мерзость когда-нибудь будетъ снесена и замѣнена на памятникъ Крылову, не приходится, посему, проходя  всякій разъ мимо этого монумента, остается лишь молитвенно вспоминать русскаго героя полицейскаго ротмистра Крылова, сложившаго здѣсь свою голову за Вѣру, Царя и Отечество. 

 

Городовые.jpg

Русская полиція.

Въ эти лица стоитъ всмотрѣться, ибо именно такъ и выглядѣлъ настоящій русскій народъ

 

Городовой_менты.jpg

Милиція Временнаго правительства.

Бунтовщики и убійцы полицейскихъ рѣшили заняться охраной общественнаго порядка. Русскихъ лицъ уже почти не видно.

 

 

Менты_10.jpg

«Рабоче-крестьянская милиція».

На лица также стоитъ обратить пристальное вниманіе, т.к. это уже новый, зарождающійся совѣтскій народъ, который скоро составитъ большинство населенія страны.

 

 

Мент_16.jpg

 То же самое, но двадцать лѣтъ спустя. Лица уже не просто нерусскія, но уже почти и нечеловѣческія, по-обезьяньи перекошенныя.

 

Менты_9.jpg

Совѣтская милиція эпохи «развитого соціализма». Легко увидѣть сходство человѣческихъ лицъ и собачьихъ мордъ.

 

Менты_1.jpg

Милиція РФ или «менты». Окончательная деградація.

 

менты_3.jpg

Они же послѣ переименованія въ «полицію».

 

Сравнение.jpg

Всё познается въ сравненіи

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 


Рейтинг@Mail.ru